Entry tags:
О материнской любви
Считается, что все матери любят своих детей. Поэтому редко когда услышишь фразу "я не люблю своего ребенка" или "я хотела бы любить его больше". Ведь такое признание свидетельствовало бы о том, что с тобой что-то не в порядке. А любовь между тем, как и все, что придумало человечество, вещь ненадежная. И материнская любовь - не исключение. Не в том смысле, что она может быть корыстной, недолговечной и в тягость (а такое случается чаще, чем мы привыкли думать), а в том смысле, что она не выдается новоиспеченным мамам при выписке из роддома, например в красивой упаковке с бантиком. И даже матерям долгожданных и заочно любимых детей нужно время, чтобы "придуманная" во время беременности любовь а-ля "я себе это так представляю" перестала быть абстракцией и переродилась в "настоящую", реально существующую. В этом смысле материнская любовь ничем не отличается от любой другой: Чтобы полюбить нужно время.
Почему же культ материнской любви, как природной данности, так усиленно поддерживается сами же женщинами? Почему тысячи женщин, свято верящих в это, каждый год должны впадать в депрессию, понимая вдруг, что ничего к своему ребенку не испытывают? Почему это нигде не озвучивается?
Причина этого, на мой взгляд, кроется не в чьем-то злом умысле, а в особенностях нашего восприятия. Во-первых, за любовь мы часто принимаем то, что в народе называют "материнским инстинктом". Это определенный коктейль гормонов (в первую очередь окситацин), который заставляет нас с первых часов беспокоится о ребенке. Нам уже сразу не нравится, когда его берут чужие люди, мы не любим не иметь его постоянно в поле зрения, мы успокаиваемся только, когда он лежит у нас под грудью. В этот момент мы ничем не отличаемся от самки с детенышем, живущей по принципу "всех порву". Называть это любовью было бы также неправильно, как называть любовью сексуальное влечение. С уменьшением уровня окситацина в крови мы успокаиваемся и находим массу поводов полюбить своего ребенка. К моменту, когда он (ребенок) начинает улыбаться, использовать привычную нам мимику, когда его глаза полностью раскрываются и в них появляется мысль и огонек, когда кулачки раскрываются и он начинает брать нас за руку, обнимать за шею, когда мы начинаем узнавать в нем себя, когда пройден этот огромный путь от коляски до манежа, когда вложено столько сил, времени, эмоций, мы как правило уже любим своего ребенка всем сердцем. И тут как раз кроется во-вторых. Любовь к малышу сегодняшнему мы проецируем на него полугодовалой "давности". И когда нас спрашивают, любили ли мы его сразу, мы искренне неудомеваем "конечно, разве можно не любить своего ребенка!".
Для чего такая проекция вообще нужна? Почему бы не признать "да, в начале был страх и постоянное беспокойство, которые не оставляли места для любви, а потом я привык к своей роли, расслабился и стал получать удовольствие, испытывать радость и гордость, я полюбил свое дитя по-настоящему"? Мне кажется (и это домыслы), что наше сознание не хочет допустить этой двойственности образа. Мы не должны помнить о том, что было "до", чтобы и мы и наши дети поверили в абсолютность любви, чтобы жили под защитой этой веры и были счастливы. А как вы думаете?
Почему же культ материнской любви, как природной данности, так усиленно поддерживается сами же женщинами? Почему тысячи женщин, свято верящих в это, каждый год должны впадать в депрессию, понимая вдруг, что ничего к своему ребенку не испытывают? Почему это нигде не озвучивается?
Причина этого, на мой взгляд, кроется не в чьем-то злом умысле, а в особенностях нашего восприятия. Во-первых, за любовь мы часто принимаем то, что в народе называют "материнским инстинктом". Это определенный коктейль гормонов (в первую очередь окситацин), который заставляет нас с первых часов беспокоится о ребенке. Нам уже сразу не нравится, когда его берут чужие люди, мы не любим не иметь его постоянно в поле зрения, мы успокаиваемся только, когда он лежит у нас под грудью. В этот момент мы ничем не отличаемся от самки с детенышем, живущей по принципу "всех порву". Называть это любовью было бы также неправильно, как называть любовью сексуальное влечение. С уменьшением уровня окситацина в крови мы успокаиваемся и находим массу поводов полюбить своего ребенка. К моменту, когда он (ребенок) начинает улыбаться, использовать привычную нам мимику, когда его глаза полностью раскрываются и в них появляется мысль и огонек, когда кулачки раскрываются и он начинает брать нас за руку, обнимать за шею, когда мы начинаем узнавать в нем себя, когда пройден этот огромный путь от коляски до манежа, когда вложено столько сил, времени, эмоций, мы как правило уже любим своего ребенка всем сердцем. И тут как раз кроется во-вторых. Любовь к малышу сегодняшнему мы проецируем на него полугодовалой "давности". И когда нас спрашивают, любили ли мы его сразу, мы искренне неудомеваем "конечно, разве можно не любить своего ребенка!".
Для чего такая проекция вообще нужна? Почему бы не признать "да, в начале был страх и постоянное беспокойство, которые не оставляли места для любви, а потом я привык к своей роли, расслабился и стал получать удовольствие, испытывать радость и гордость, я полюбил свое дитя по-настоящему"? Мне кажется (и это домыслы), что наше сознание не хочет допустить этой двойственности образа. Мы не должны помнить о том, что было "до", чтобы и мы и наши дети поверили в абсолютность любви, чтобы жили под защитой этой веры и были счастливы. А как вы думаете?
