![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
О материнской любви
Apr. 2nd, 2012 10:17 amСчитается, что все матери любят своих детей. Поэтому редко когда услышишь фразу "я не люблю своего ребенка" или "я хотела бы любить его больше". Ведь такое признание свидетельствовало бы о том, что с тобой что-то не в порядке. А любовь между тем, как и все, что придумало человечество, вещь ненадежная. И материнская любовь - не исключение. Не в том смысле, что она может быть корыстной, недолговечной и в тягость (а такое случается чаще, чем мы привыкли думать), а в том смысле, что она не выдается новоиспеченным мамам при выписке из роддома, например в красивой упаковке с бантиком. И даже матерям долгожданных и заочно любимых детей нужно время, чтобы "придуманная" во время беременности любовь а-ля "я себе это так представляю" перестала быть абстракцией и переродилась в "настоящую", реально существующую. В этом смысле материнская любовь ничем не отличается от любой другой: Чтобы полюбить нужно время.
Почему же культ материнской любви, как природной данности, так усиленно поддерживается сами же женщинами? Почему тысячи женщин, свято верящих в это, каждый год должны впадать в депрессию, понимая вдруг, что ничего к своему ребенку не испытывают? Почему это нигде не озвучивается?
Причина этого, на мой взгляд, кроется не в чьем-то злом умысле, а в особенностях нашего восприятия. Во-первых, за любовь мы часто принимаем то, что в народе называют "материнским инстинктом". Это определенный коктейль гормонов (в первую очередь окситацин), который заставляет нас с первых часов беспокоится о ребенке. Нам уже сразу не нравится, когда его берут чужие люди, мы не любим не иметь его постоянно в поле зрения, мы успокаиваемся только, когда он лежит у нас под грудью. В этот момент мы ничем не отличаемся от самки с детенышем, живущей по принципу "всех порву". Называть это любовью было бы также неправильно, как называть любовью сексуальное влечение. С уменьшением уровня окситацина в крови мы успокаиваемся и находим массу поводов полюбить своего ребенка. К моменту, когда он (ребенок) начинает улыбаться, использовать привычную нам мимику, когда его глаза полностью раскрываются и в них появляется мысль и огонек, когда кулачки раскрываются и он начинает брать нас за руку, обнимать за шею, когда мы начинаем узнавать в нем себя, когда пройден этот огромный путь от коляски до манежа, когда вложено столько сил, времени, эмоций, мы как правило уже любим своего ребенка всем сердцем. И тут как раз кроется во-вторых. Любовь к малышу сегодняшнему мы проецируем на него полугодовалой "давности". И когда нас спрашивают, любили ли мы его сразу, мы искренне неудомеваем "конечно, разве можно не любить своего ребенка!".
Для чего такая проекция вообще нужна? Почему бы не признать "да, в начале был страх и постоянное беспокойство, которые не оставляли места для любви, а потом я привык к своей роли, расслабился и стал получать удовольствие, испытывать радость и гордость, я полюбил свое дитя по-настоящему"? Мне кажется (и это домыслы), что наше сознание не хочет допустить этой двойственности образа. Мы не должны помнить о том, что было "до", чтобы и мы и наши дети поверили в абсолютность любви, чтобы жили под защитой этой веры и были счастливы. А как вы думаете?
Почему же культ материнской любви, как природной данности, так усиленно поддерживается сами же женщинами? Почему тысячи женщин, свято верящих в это, каждый год должны впадать в депрессию, понимая вдруг, что ничего к своему ребенку не испытывают? Почему это нигде не озвучивается?
Причина этого, на мой взгляд, кроется не в чьем-то злом умысле, а в особенностях нашего восприятия. Во-первых, за любовь мы часто принимаем то, что в народе называют "материнским инстинктом". Это определенный коктейль гормонов (в первую очередь окситацин), который заставляет нас с первых часов беспокоится о ребенке. Нам уже сразу не нравится, когда его берут чужие люди, мы не любим не иметь его постоянно в поле зрения, мы успокаиваемся только, когда он лежит у нас под грудью. В этот момент мы ничем не отличаемся от самки с детенышем, живущей по принципу "всех порву". Называть это любовью было бы также неправильно, как называть любовью сексуальное влечение. С уменьшением уровня окситацина в крови мы успокаиваемся и находим массу поводов полюбить своего ребенка. К моменту, когда он (ребенок) начинает улыбаться, использовать привычную нам мимику, когда его глаза полностью раскрываются и в них появляется мысль и огонек, когда кулачки раскрываются и он начинает брать нас за руку, обнимать за шею, когда мы начинаем узнавать в нем себя, когда пройден этот огромный путь от коляски до манежа, когда вложено столько сил, времени, эмоций, мы как правило уже любим своего ребенка всем сердцем. И тут как раз кроется во-вторых. Любовь к малышу сегодняшнему мы проецируем на него полугодовалой "давности". И когда нас спрашивают, любили ли мы его сразу, мы искренне неудомеваем "конечно, разве можно не любить своего ребенка!".
Для чего такая проекция вообще нужна? Почему бы не признать "да, в начале был страх и постоянное беспокойство, которые не оставляли места для любви, а потом я привык к своей роли, расслабился и стал получать удовольствие, испытывать радость и гордость, я полюбил свое дитя по-настоящему"? Мне кажется (и это домыслы), что наше сознание не хочет допустить этой двойственности образа. Мы не должны помнить о том, что было "до", чтобы и мы и наши дети поверили в абсолютность любви, чтобы жили под защитой этой веры и были счастливы. А как вы думаете?
